Форум » Мюзиклы в России » "Преступление и наказание" как культурный феномен 2 » Ответить
"Преступление и наказание" как культурный феномен 2
Метёлочка: [more] [/more] Фотоальбом: исполнители главных ролей. Начало обсуждения в теме Свидригайлов и Свидригайлов 2 Опрос мнений о ПиН Начало темы здесь
Нюта: Так лошадь и у Достоевского была. И если они не изменили первоначальный вариант, то лошадь будет почти как в книге. Страшный сон приснился Раскольникову. Приснилось ему его детство, еще в их городке. Он лет семи и гуляет в праздничный день, под вечер, с своим отцом за городом. Время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая же, как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо более изгладилась, чем представлялась теперь во сне. Городок стоит открыто, как на ладони, кругом ни ветлы; где-то очень далеко, на самом краю неба, чернеется лесок. В нескольких шагах от последнего городского огорода стоит кабак, большой кабак, всегда производивший на него неприятнейшее впечатление и даже страх, когда он проходил мимо его, гуляя с отцом. Там всегда была такая толпа, так орали, хохотали, ругались, так безобразно и сипло пели и так часто дрались; кругом кабака шлялись всегда такие пьяные и страшные рожи... Встречаясь с ними, он тесно прижимался к отцу и весь дрожал. Возле кабака дорога, проселок, всегда пыльная, и пыль на ней всегда такая черная. Идет она, извиваясь, далее и шагах в трехстах огибает вправо городское кладбище. Среди кладбища каменная церковь с зеленым куполом, в которую он раза два в год ходил с отцом и с матерью к обедне, когда служились панихиды по его бабушке, умершей уже давно, и которую он никогда не видал. При этом всегда они брали с собою кутью на белом блюде, в салфетке, а кутья была сахарная из рису и изюму, вдавленного в рис крестом. Он любил эту церковь и старинные в ней образа, большею частию без окладов, и старого священника с дрожащею головой. Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем не знал и не мог помнить; но ему сказали, что у него был маленький брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее. И вот снится ему: они идут с отцом по дороге к кладбищу и проходят мимо кабака; он держит отца за руку и со страхом оглядывается на кабак. Особенное обстоятельство привлекает его внимание: на это раз тут как будто гулянье, толпа разодетых мещанок, баб, их мужей и всякого сброду. Все пьяны, все поют песни, а подле кабачного крыльца стоит телега, но странная телега. Это одна из тех больших телег, в которые впрягают больших ломовых лошадей и перевозят в них товары и винные бочки. Он всегда любил смотреть на этих огромных ломовых коней, долгогривых, с толстыми ногами, идущих спокойно, мерным шагом и везущих за собою какую-нибудь целую гору, нисколько не надсаждаясь, как будто им с возами даже легче, чем без возов. Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая, саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка. Но вот вдруг становится очень шумно: из кабака выходят с криками, с песнями, с балалайками пьяные-препьяные большие такие мужики в красных и синих рубашках, с армяками внакидку. "Садись, все садись! — кричит один, еще молодой, с толстою такою шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом, — всех довезу, садись!" Но тотчас же раздается смех и восклицанья: — Этака кляча да повезет! — Да ты, Миколка, в уме, что ли: этаку кобыленку в таку телегу запрег! — А ведь савраске-то беспременно лет двадцать уж будет, братцы! — Садись, всех довезу! — опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу, берет вожжи и становится на передке во весь рост. — Гнедой даве с Матвеем ушел, — кричит он с телеги, — а кобыленка этта, братцы, только сердце мое надрывает: так бы, кажись, ее и убил, даром хлеб ест. Говорю садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдет! — И он берет в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску. — Да садись, чего! — хохочут в толпе. — Слышь, вскачь пойдет! — Она вскачь-то уж десять лет, поди, не прыгала. — Запрыгает! — Не жалей, братцы, бери всяк кнуты, зготовляй! — И то! Секи ее! Все лезут в Миколкину телегу с хохотом и остротами. Налезло человек шесть, и еще можно посадить. Берут с собою одну бабу, толстую и румяную. Она в кумачах, в кичке с бисером, на ногах коты, щелкает орешки и посмеивается. Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь, как не смеяться: этака лядащая кобыленка да таку тягость вскачь везти будет! Два парня в телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать Миколке. Раздается: "ну!", клячонка дергает изо всей силы, но не только вскачь, а даже и шагом-то чуть-чуть может справиться, только семенит ногами, кряхтит и приседает от ударов трех кнутов, сыплющихся на нее, как горох. Смех в телеге и в толпе удвоивается, но Миколка сердится и в ярости сечет учащенными ударами кобыленку, точно и впрямь полагает, что она вскачь пойдет. — Пусти и меня, братцы! — кричит один разлакомившийся парень из толпы. — Садись! Все садись! — кричит Миколка, — всех повезет. Засеку! — И хлещет, хлещет, и уже не знает, чем и бить от остервенения. — Папочка, папочка, — кричит он отцу, — папочка, что они делают? Папочка, бедную лошадку бьют! — Пойдем, пойдем! — говорит отец, — пьяные, шалят, дураки: пойдем, не смотри! — и хочет увести его, но он вырывается из его рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дергает, чуть не падает. — Секи до смерти! — кричит Миколка, — на то пошло. Засеку! — Да что на тебе креста, что ли, нет, леший! — кричит один старик из толпы. — Видано ль, чтобы така лошаденка таку поклажу везла, — прибавляет другой. — Заморишь! — кричит третий. — Не трожь! Мое добро! Что хочу, то и делаю. Садись еще! Все садись! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!.. Вдруг хохот раздается залпом и покрывает все: кобыленка не вынесла учащенных ударов и в бессилии начала лягаться. Даже старик не выдержал и усмехнулся. И впрямь: этака лядащая кобыленка, а еще лягается! Два парня из толпы достают еще по кнуту и бегут к лошаденке сечь ее с боков. Каждый бежит с своей стороны. — По морде ее, по глазам хлещи, по глазам! — кричит Миколка. — Песню, братцы! — кричит кто-то с телеги, и все в телеге подхватывают. Раздается разгульная песня, брякает бубен, в припевах свист. Бабенка щелкает орешки и посмеивается. ...Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться. — А чтобы те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю, берет ее за конец в обе руки и с усилием размахивается над савраской. — Разразит! — кричат кругом. — Убьет! — Мое добро! — кричит Миколка и со всего размаху опускает оглоблю. Раздается тяжелый удар. — Секи ее, секи! Что стали! — кричат голоса из толпы. А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает из всех последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвертый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не может с одного удара убить. — Живуча! — кричат кругом. — Сейчас беспременно падет, братцы, тут ей и конец! — кричит из толпы один любитель. — Топором ее, чего! Покончить с ней разом, — кричит третий. — Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом. — Берегись! — кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом. — Добивай! — кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало — кнуты, палки, оглоблю, и бегут к издыхающей кобыленке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает. — Доконал! — кричат в толпе. — А зачем вскачь не шла! — Мое добро! — кричит Миколка, с ломом в руках и с налитыми кровью глазами. Он стоит будто жалея, что уж некого больше бить. — Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет! — кричат из толпы уже многие голоса. Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы... Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его наконец и выносит из толпы. — Пойдем! пойдем! — говорит он ему, — домой пойдем! — Папочка! За что они... бедную лошадку... убили! — всхлипывает он, но дыханье ему захватывает, и слова криками вырываются из его стесненной груди. — Пьяные, шалят, не наше дело, пойдем! — говорит отец. Он обхватывает отца руками, но грудь ему теснит, теснит. Он хочет перевести дыхание, вскрикнуть, и просыпается. Он проснулся весь в поту, с мокрыми от поту волосами, задыхаясь, и приподнялся в ужасе. "Слава богу, это только сон! — сказал он, садясь под деревом и глубоко переводя дыхание. — Но что это? Уж не горячка ли во мне начинается: такой безобразный сон!" Все тело его было как бы разбито; смутно и темно на душе. Он положил локти на колена и подпер обеими руками голову. "Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью... с топором... Господи, неужели? Он дрожал как лист, говоря это. Не понимаю, почему все так в штыки восприняли эту постановку. Как минимум, это будет интереснее, чем пятидесятая версия Золушки или двадцатая Анны Карениной.
Призрак: Нюта пишет: Не понимаю, почему все так в штыки восприняли эту постановку. почему-в штыки. Просто слегка троллим, пока делать нечего
Villina: Мы постановку не видели, но мы слышали демо. И вот некоторых оно не вштырило, так что ожидания снижены. Увидим, раскаемся.
vovse_ne: Это не демо, это концепт-альбом. ;)
Villina: Villina пишет: Мы постановку не видели, но мы слышали демо. И вот некоторых оно не вштырило, так что ожидания снижены. Увидим, раскаемся. Следует читать: Мы постановку не видели, но мы слышали концепт-альбом. И вот некоторых он не вштырил, так что ожидания снижены. Увидим, раскаемся.
vovse_ne: Ну, просто демо - это же заготовка для последующей полноценной работы над материалом. Для ПиН демо записывал Геннадий Трофимов - един во всех лицах. А двудисковое издание - это полноценное музыкальное произведение. Как, скажем, мои любимые "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты" и "Юнона и Авось" (с участием того же Трофимова). Вы же их демками не назовёте.
Нюта: vovse_ne А где-нибудь есть в свободном доступе это демо? Я искала, но не нашла ни одной записи с Трофимовым.
Villina: Ах, я вовсе не претендую на быть экспертом. Лишь бы мы тут не были слишком противны)
Villina: Загляните в фейсбук Н. Шифрина - запись открытая "Мы живём с театре". Оцените масштаб бедствия серьезности подготовки.
marusya: Ссылку бы на него....
vovse_ne: Запись, действительно, открытая, я полагаю, не будет криминала из-за ссылки.
Метёлочка: не, ну а чо?)) Вполне предпремьерная обстановка. Наверное оно так и быват.)) Хорошо, что есть где прилечь и поспать.))
Инна: Дольникова написала у себя в инстаграме, что премьериться в ПиНе она будет только в мае, а в марте будут играть Маша Биорк и Галя Безрук.
Марк Ш. : Еще одна статья про грядущую премьеру и снова фото лошади, теперь целиком - click here
Villina: «Кончаловский сказал, что хочет делать спектакль по следам событий на Болотной» Композитор Эдуард Артемьев — о работе над новой рок-оперой по «Преступлению и наказанию» http://newtimes.ru/articles/detail/108605/#&hcq=xtkyxFp
Инна: Villina пишет: по следам событий на Болотной и что теперь делать? я не знаю, что было на Болотной, какие события. (((
Villina: Болотную придется гуглить) А вот Швыдкой. http://teamuz.ru/publication/mixail-shvydkoj-pochemu-my-s-takoj-legkostyu-govorim-o-tretej-mirovoj-vojne/ Поэтому спектакль наш консервативный. Он против революции. Против крови. Может, он кому-то даже покажется «провластным» — вот, мол, вы против Майдана и Болотной (в их радикальном варианте). Но нам тут стыдиться нечего: любая революция для России будет смертным приговором, любая. Консервативная, либеральная, фашистская, большевистская — любая. Мы против того, чтобы ради благой цели снести всё любой ценой. Это будет колоссальная ошибка и для России, и для мира. Вообще, наверное, можно пересмотреть "Волшебный голос Джельсомино". Стиль какой-то такой, ну плюс еще мрачный.
Метёлочка: Инна пишет: и что теперь делать? я не знаю, что было на Болотной, какие события. ((( я тоже не особо понимаю, чего там было.)))) Болотная.. революции какие-то.. господи.. о чем все эти люди говорят??)))) Мне уже и Достоевский кажется нескучным.))) Прям даже хочется, чтобы было побольше Достоевского.)))
Тарас: так они что-то разное походу делают
Тарас: Метёлочка пишет: я тоже не особо понимаю, чего там было ну вы дамы даёте... вкратце - была протестная акция, много народа вышло, в которую потом втюхался омон и похватал людей, их посадили потом по дурацким обвинениям типа кинул фантик в омоновца и многие до сих пор сидят... http://www.youtube.com/watch?v=Ae1n94l3kqs#t=1213
полная версия страницы